Огненный нож [= Кинжалы Джезма] - Роберт Говард

— Вот я доберусь до Хакамани, тоже устрою ему какой-нибудь несчастный случай. — Конан скрипнул зубами. — Но к чему все эти церемонии? Кобад проявляет не больше щепетильности, чем прочие монархи, когда тем приходит охота укоротить на голову неугодного подданного.

— Да потому что он хочет оставить у себя твоих козаков, а если те прознают об убийстве, то непременно взбунтуются и уйдут.

— Ну допустим. А почему ты решила меня предупредить?

Большие темные глаза окинули его томным взглядом.

— В гареме я погибаю от скуки. Там сотни женщин, и у царя до сих пор не нашлось для меня времени. С самого первого дня, едва увидев тебя сквозь решетку, я восхищаюсь тобой. Я хочу, чтобы ты взял меня с собой, — нет ничего хуже бесконечной, однообразной жизни сераля с его вечными интригами и сплетнями. Я дочь Куджала, правителя Гвадира. Мужчины нашего племени — рыбаки и мореходы. Наш народ живет далеко к югу отсюда на Жемчужных островах. На родине у меня был свой корабль. Я водила его сквозь ураганы и ликовала, поборов стихии, а здешняя праздная жизнь в золотой клетке сводит меня с ума.

— Как ты очутилась на свободе?

— Обычное дело: веревка и неохраняемое окно с выставленной решеткой. Но это не важно. Ты… ты возьмешь меня с собой?

— Скажи ей — пусть возвращается в сераль, — тихо посоветовал Тубал на смеси запорожского и гирканского с примесью еще полудюжины языков. — А еще лучше — полоснуть ей по горлу и закопать в саду. Так царь нас, может, и не станет преследовать, но ни за что не отступится, если прихватим трофей из его гарема. Как только до него дойдет, что ты удрал с наложницей, он перевернет в Иранистане каждый камень и не успокоится, пока тебя не отыщет.

Как видно, девушка не знала этого наречия, но зловещий, угрожающий тон не оставлял сомнений. Она задрожала.

Конан оскалил зубы в волчьей усмешке.

— Как раз наоборот, — сказал он. — У меня аж кишки разболелись от мысли, что придется удирать из страны, поджав хвост. Но с таким заманчивым трофеем — это все меняет дело! И раз уж бегства не избежать… — Он повернулся к Нанайе: — Надеюсь, ты понимаешь, что ехать придется быстро, не по мощеной улице и не в том благопристойном обществе, которое тебя окружало.

— Понимаю.

— А кроме того… — он сузил глаза, — я буду требовать беспрекословного повиновения.

— Конечно.

— Хорошо. Тубал, поднимай наших псов. Выступаем сразу, как соберем вещи и оседлаем лошадей.

Неясно бормоча что-то насчет недоброго предчувствия, шемит направился во внутреннюю комнату. Там он потряс за плечо человека, спавшего на груде ковров.

— Просыпайся, воровское семя! — ворчал он. — Мы едем на север.

Гаттус, гибкий темнокожий заморанец, с трудом разлепил веки и, широко зевая, сел.

— Куда опять?

— В Кушаф, что в Ильбарских горах, где мы провели зиму и где — волки Балаша наверняка перережут нам глотки!

Гаттус, ухмыляясь, поднялся:

— Ты не питаешь нежных чувств к кушафи, зато Конан с ними прекрасно ладит.

Тубал сдвинул брови и, ничего не ответив, с гордо поднятой головой вышел через дверь, ведущую в пристройку. Скоро оттуда послышались проклятия и пофыркивание разбуженных людей.

Минуло два часа. Внезапно неясные фигуры, наблюдавшие за постоялым двором снаружи, подались глубже в тень, ворота распахнулись и три сотни Вольных Братьев верхами, по двое в ряд выехали на улицу — каждый вел в поводу вьючного мула и запасную лошадь. Люди всевозможных племен, они были остатками той разгульной вольницы, что промышляла разбоем среди степей у моря Вилайет. После того как царь Турана Ездигерд, собрав мощный кулак, в тяжелой битве, длившейся от восхода до заката, одолел сообщество изгоев, они во главе с Конаном ушли на юг. В лохмотьях, умирающие с голоду, воины сумели добраться до Аншана. Но сейчас, облаченные в шелковые, ярких красок шаровары, в заостренных шлемах искуснейших мастеров Иранистана, увешанные с головы до пят оружием, люди Конана являли собой весьма пеструю картину, говорившую скорее об отсутствии чувства меры, чем о богатстве.

А тем временем во дворце царь Иранистана, сидя на троне, размышлял о серьезных вещах. Подозрительность до того источила его душу, что ему повсюду мерещился заговор. До вчерашнего дня он возлагал надежды на поддержку Конана с его отрядом безжалостных наемников. Дикарю с севера заметно не хватало придворной учтивости и манер, но он, несомненно, оставался верен своему варварскому кодексу чести. И вот этот варвар открыто отказывается выполнить приказ Кобад-шаха — схватить изменника Балаша и…

Царь бросил случайный взгляд на гобелен, скрывающий альков, и рассеянно подумал, что вот, должно быть, опять поднимается сквозняк, потому что занавес слегка колыхнулся. Затем посмотрел на забранное позолоченной решеткой окно — и весь похолодел! Легкие шторы на нем висели неподвижно. Но он же ясно видел, как шевельнулся занавес!

Несмотря на невысокий рост и склонность к полноте, Кобад-шаху нельзя было отказать в мужестве. Не медля ни секунды, он подскочил к алькову и, вцепившись в гобелен обеими руками, откинул в стороны занавес. В черной руке блеснуло лезвие, и убийца ударил кинжалом в грудь царя. Дикий вопль прокатился по покоям дворца. Царь повалился на под увлекая за собой убийцу. Человек закричал, подобно дикому зверю, в его расширенных зрачках сверкнул огонь, лезвие только скользнуло по груди, открыв спрятанную под одеждой кольчугу.

Громкий крик ответил на призывы повелителя о помощи. В коридоре послышались быстро приближающиеся шаги. Одной рукой царь схватил убийцу за руку, другой — за горло. Но напрягшиеся мускулы нападавшего были тверже узлов стального троса. Пока убийца и его жертва, крепко сцепившись, катались по полу, кинжал, вторично отскочив от кольчуги, поразил короля в ладонь, в бедро и в руку. Под столь свирепым натиском отпор Кобад-шаха начал ослабевать. Тогда убийца, схватив царя за горло, занес кинжал для последнего удара, но в этот миг, подобно разряду молнии, что-то блеснуло в свете ламп, железные пальцы на горле разжались, и огромный чернокожий, с раскроенным до зубов черепом, рухнул на мозаичный пол.

— Ваше величество! — Над Кобад-шахом высилась массивная фигура Готарзы, капитана королевской гвардии, его лицо под длинной черной бородой было смертельно-бледным. Пока повелитель располагался на диване, Готарза рвал на полосы занавески, чтобы перевязать раны Кобад-шаха.

— Смотри! — вдруг еле слышно произнес царь, вытянув вперед дрожащую руку. — Кинжал! Великий Асура! Что это?!

Кинжал лежал возле руки мертвеца, клинок блестел точно в лучах солнца, — необычное оружие, с волнистым лезвием, по форме напоминавшим огненный язык. Готарза всмотрелся — и выругался, пораженный.